Первые три дня я совсем не испытывала эмоций. Осознать факт войны было просто невозможно, дико, неестественно.
Я проснулась в 5 утра от фразы: «Вставай, нужно собирать вещи, на границе стреляют». Потом взяла в руки телефон и увидела кучу сообщений о том, что Россия начала войну. Но я не верила. Мне казалось, что это где-то далеко, единично и вообще случайно. Первое, о чём я подумала: «Интересно, а нам сегодня нужно выходить на работу?».
На автомате без особого понимания я засунула в сумку пару вещей, шампунь, документы. Вышла за водой и увидела людей, а в их глазах — панику. Одни грузили машины чемоданами, другие хаотично куда-то бежали с баклажками. Полки магазинов уже были почти пустые (спустя всего 40 минут с момента вторжения).
На четвёртый день я осталась одна в комнате. Закрыла ленту новостей и решила побыть в тишине. Тогда меня впервые накрыло. Около часа я рыдала, мне было очень страшно и больно. Я чувствовала, как моя Россия, которой я верила, меня предала.
Сидеть дома было невозможно, и мы ездили по городу помогая нуждающимся, чем можем. Взрывы звучали всё громче, уничтоженные дома стали виднеться всё чаще, людей в подвалах и больницах становилось всё больше. Со всем этим росло понимание и осознание всего ужаса, который случился и который ждёт впереди.
В один день я могла оптимистично гладить щенка на разбитой улице, а в другой — вжиматься в кресло трясущейся от истребителя машины со слезами на глазах. Бомбы летали за окном, летали во сне. Шорох от передвижения стула вызывал панику, а звук снаряда воспринимался как что-то привычное. От такой карусели эмоций знатно укачивало, поэтому спустя две недели мы уехали.
Жизнь не стала намного лучше. Её в принципе не стало. Она осталась где-то там, среди осколков на главных улицах города, в пустых аптеках, под тяжелыми плитами разбитых домов. Но я очень хочу за ней вернуться. И обязательно это сделаю.
